Эта страница была вычитана
его головой и… опять «задумался»,—«Мн, сознавался онъ потомъ, стало жаль мальчика и рука невольно опустилась…» Такимъ образомъ, нсколько разъ опускалась рука у убійцы но, наконецъ,—первый ударъ сдланъ, за нимъ послдовалъ другой и уже такой, что молотокъ завязъ въ мозгу мальчика… Убійца и посл этого испыталъ еще жалость и, чтобъ не видть лица жертвы, накрылъ ей голову одяломъ…
Не велика и безплодна нравственная борьба, испытанная вышеописаннымъ убійцей, но, къ ужасу за человка, даже и такой борьбы мы не встрчаемъ въ поведеніи большинства убійцъ, ни до преступленія, ни въ моментъ его ни посл. Казалось-бы, судя по-человчески, что простосердечная доврчивость жертвы, ея дружелюбное, гостепріимное отношеніе къ убійц должны бы оказывать сдерживающее на него дйствіе, вліять миротворно на его совсть и падать самымъ тяжелымъ на нее укоромъ. Ничуть не бывало! Напротивъ, герои преступленій, при данныхъ условіяхъ, платя зломъ за сдланное имъ добро, поражаютъ обыкновенно своей безчувственностью, цинизмомъ и полнымъ отсутствіемъ внутренней борьбы между совстью и корыстью, между чувствомъ жалости и кровожадностью. Страшно заглянуть въ эти души, не колеблемыя нравственной борьбою въ ршимости на кровавое дло; страшно заглянуть потому, что тутъ нтъ и признаковъ человчности, а царитъ одна лишь ужасная пустота, мрачная, глухая и безчувственная! Удержать занесенную надъ жертвой смертоносную руку можетъ здсь одно только темное, трусливое чувство страха и сознаніе неудачи задуманнаго плана, чмъ и объясняется нердко нападающее на убійцу, въ ршительный моментъ, колебаніе и—отсюда спасеніе жизни подвергающихся покушенію. Но этимъ же объясняются и т несчастные случаи, гд убійство является печальнымъ и неожиданнымъ сюрпризомъ для самого убійцы, который, подъ вліяніемъ безотчетнаго страха и второпяхъ, не соблюлъ извстной мры—лишній разъ ударилъ или слишкомъ тсно затянулъ петлю и т. п. Самымъ разительнымъ примромъ такого невольнаго пересола было извстное, надлавшее въ свое время большаго шума, убійство австрійскаго военнаго агента, князя Аренберга.
Убійцы имли намреніе только «оглушить» князя, по ихъ выраженію, на время грабежа. Оглушить его—они, дйствительно, оглушили во время борьбы, но, потомъ, когда онъ впалъ въ обморокъ, они,
Тот же текст в современной орфографии
его головой и… опять «задумался», — «Мне, сознавался он потом, стало жаль мальчика и рука невольно опустилась…» Таким образом, несколько раз опускалась рука у убийцы но, наконец, — первый удар сделан, за ним последовал другой и уже такой, что молоток завяз в мозгу мальчика… Убийца и после этого испытал еще жалость и, чтоб не видеть лица жертвы, накрыл ей голову одеялом…
Не велика и бесплодна нравственная борьба, испытанная вышеописанным убийцей, но, к ужасу за человека, даже и такой борьбы мы не встречаем в поведении большинства убийц, ни до преступления, ни в момент его ни после. Казалось бы, судя по-человечески, что простосердечная доверчивость жертвы, её дружелюбное, гостеприимное отношение к убийце должны бы оказывать сдерживающее на него действие, влиять миротворно на его совесть и падать самым тяжелым на неё укором. Ничуть не бывало! Напротив, герои преступлений, при данных условиях, платя злом за сделанное им добро, поражают обыкновенно своей бесчувственностью, цинизмом и полным отсутствием внутренней борьбы между совестью и корыстью, между чувством жалости и кровожадностью. Страшно заглянуть в эти души, не колеблемые нравственной борьбою в решимости на кровавое дело; страшно заглянуть потому, что тут нет и признаков человечности, а царит одна лишь ужасная пустота, мрачная, глухая и бесчувственная! Удержать занесенную над жертвой смертоносную руку может здесь одно только темное, трусливое чувство страха и сознание неудачи задуманного плана, чем и объясняется нередко нападающее на убийцу, в решительный момент, колебание и — отсюда спасение жизни подвергающихся покушению. Но этим же объясняются и те несчастные случаи, где убийство является печальным и неожиданным сюрпризом для самого убийцы, который, под влиянием безотчетного страха и второпях, не соблюл известной меры — лишний раз ударил или слишком тесно затянул петлю и т. п. Самым разительным примером такого невольного пересола было известное, наделавшее в свое время большего шума, убийство австрийского военного агента, князя Аренберга.
Убийцы имели намерение только «оглушить» князя, по их выражению, на время грабежа. Оглушить его — они, действительно, оглушили во время борьбы, но, потом, когда он впал в обморок, они,
